Державин
2. Державин о назначении поэта
Державин начал печататься в 1773 году, однако, это не было началом его
литературной деятельности. Молодой поэт стал писать стихи еще на солдатской
службе. Сохранились две тетради того раннего периода творчества, когда он
“приобщался” к “воителям” нормативного стихосложения. В его ранних
несамостоятельных опытах прослеживается влияние не только общепризнанных
поэтов того времени, но и таких новаторов, как Чулков, Барков, к которым
позднее мы сможем отнести и самого Державина.
Совершенствованию поэта предшествовало становление его как теоретика литературы.
В 1811 году он подвел итог теоретической части своего творчества рядом
работ, одной из которых было “Рассуждение о лирической поэзии или об оде”,
где он существенно отходит от общепринятых норм литературно-критического
очерка того времени не только по форме, но и по содержанию.
Критика русского классицизма имела направленность по преимуществу
грамматико-языковую, что не мешало делать заключения о жанрах и других
особенностях разбираемых произведений. Критик должен быть исключительно
строг к каждому индивидуальному оттенку, мешающему чистоте стиля. Подобная
педантичность свойственна критике Тредиаковского и Ломоносова.
Рационализм эстетики классицизма преломился в
просветительско-педагогическом понимании цели, стоящей перед
нормативно-жанровой критикой. Задача была до предела проста и в то же
время невероятно сложна: просвещение читателей и писателей, формирование
правильного (и только!) слога, правильной мысли и чувства. Г. Н. Теплов в статье
“О качествах стихотворца рассуждение” пишет: “...стихотворец, не знающий ниже
грамматических правил, ниже риторических, да когда еще недостаточен в
знании...авторов,...которые от древних веков образцом стихотворству
считались, ...уподобляется физику, не знающему математики, химии и
гидравлики.” Такой поэт “никогда до познания прямого стихотворства доступить не может.”
Итак, не полет вдохновения, а собственно филологическая эрудиция, не полет
чувства, но рассудительность творческого процесса - вот что в первую очередь
ценит в писателе критик-классицист.
Державин же отходит от вышеобозначенных норм классицистической критики. В
уже упомянутой статье “Рассуждение о лирической поэзии или об оде” поэт так ,
например, объясняет значение слова “ода” : “...в новейших временах ... она то
же, что Кантата, Оратория, Романс, Баллада, Станс или даже простая песня.”
Здесь налицо нарушение не только жанровой иерархии, но и прочих канонов
литературы, установленных еще родоначальниками классицизма. Далее
Державин разъясняет такие понятия, как “вдохновение”, “высокость”,
“беспорядок лирический”. Поэт пишет об оде: “...восторженный ум не успевает
чрезмерно быстротекущих мыслей расположить логически, Поэтому ода плана
не терпит.” Державин рассказывает о “единстве страсти” и о “разнообразии” ее
одновременно, преломляя через свое понимание правило о единстве места, времени, действия.
Далее Даржавин ратует за краткость оды и за ее правдоподобие, замечая, что
“вымыслы истину только украшают”. Поэт поет гимн вдохновению, повторяя, что
лишь оно способно “...на бурные порывы чувства, высокие божественные
мысли,...живые лицеподобия, отважные переносы и прочие риторские
украшения, о коих было уже говорено.”
Однако очень многое из того, что Державин применял на практике , осталось
недосказанным в этой статье и получило признание лишь после изучения поэтики автора как стихотворца.
Одной из основных особенностей поэтики Державина является разрушение
жанровой иерархии: соединение “высокого” и “низкого”. Традиционно
употребление низкой лексики было возможно исключительно в низких жанрах:
басня, эпиграмма, комедия . Нередко это создавало лексическую дисгармонию:
“Прогаркни праздник сей крестьянский” (“Крестьянский праздник”). Здесь налицо
смешение церковнославянской и низовой лексики.
Метрические неточности часто трансформировались в новые размеры. Так , в
стихотворении “Ласточка” Державин вводит впервые чередование трехсложных
дактилей и трехсложного амфибрахия:
Уж не ласточка сладкогласая
Домовитая со застрехи -
Ах! Моя милая, прекрасная
Прочь улетела, - с ней утехи.
Но, пожалуй, наиболее широкое распространение получила так называемая
“образная звукопись”, т. е. с помощью которой создается образ. “Глагол времен
металла звон” - бой часов (“На смерть кн. Мещерского”), “Северны громы в
гробе лежат” - образ полководца Суворова (“Снегирь”).
Державин широко пользуется неточными рифмами: “творенье” \ “перья”, “во
тьме” \ “во сне” и т. д.
Изобразительность, пластичность находятся у Державина на высоком уровне. В
его поэзии появляется конкретный лирический герой (“Приглашение к обеду”).
Развитие идеи (не сюжета) связано с ориентацией поэта на публичное
риторическое произнесение текста. Так, например, построена духовная ода
“Бог” (заметим, что основной принцип построения - антитетичность). Идея в этой
оде развивается следующим образом: 1) сравнение величия Бога с
ничтожностью человека, 2) но в человеке есть Бог, а следовательно,
предшествующая идея опровергнута, 3) человек - центр вселенной только
благодаря Богу и единственное, что должен делать человек - стремиться к Богу.
Здесь выстраивается определенная оппозиция:
БОГ - МИР - Я
Возьмем за основу эти три понятия и попытаемся проследить их соотношения в
тексте по десятистишиям.
кто все собою наполняет
1) ТЫ-----------------------------------------------------------------
кого кого никто
Появляется симметрия в употреблении отдельных слов.
5) они перед Тобой
6) что пред Тобою я
7) я пред Тобой ничто
я есмь - конечно есть и Ты
8) Ты есь - и я уже ничто
9) Я(10 раз)
10) Твоей я
Твоей мое мой твоя
11) я моей Твоей
им к Тебе
Эта композиция предполагает манипулирование тремя символами (Я, БОГ,
МИР) применительно к двум мирам: божьему и земному. К каждому из этих
символов “привязаны” определения. Величие Бога выражается здесь еще и
количественной оппозицией: “Как капля в море опущенна, \ Вся твердь перед
Тобой сия; \ Но что мной зримая вселенна? \ И что перед Тобою я?“ Итогом
этого манипулирования становятся строчки: “Ты свет, откуда свет истек” и уже
общеизвестная державинская формула: “Я царь - я раб, я червь - я бог!”
Итак , Державин становится новатором, вернее, создателем новых
философских од. Человек рассматривается не во внешней гражданской
деятельности, а в глубинных связях с природой. Одна из самых могущественных
- смерть: “Глотает царства алчна смерть”, “Солнца ею потушаются...”.
Появляется мысль о равенстве людей перед лицом вечности, происходит
переоценка общественных ценностей :
Подите счастья прочь возможны,
Вы все пременны здесь и ложны:
Я в дверях вечности стою.
Однако поэт не проповедует пессимизм: жизнь приобретает особую ценность:
Жизнь есть небес мгновенный дар.
Для Державина Бог - первоначало, не существующее отдельно от природы.
Таким образом, поэт принимает деизм, развитый еще Геродотом и Кантом. О
существовании Бога свидетельствуют: “природный чин”, т. е порядок, гармония,
стремление человека к субъективному творческому началу: “Тебя душа, быть
может, чает...”. Образы здесь крайне эмблематичны и символичны.
Стихотворение “Водопад”(1791) является образцом подобного стиля. Здесь
символом недолгой славы героев становится образ осыпающейся горы:
“Алмазна сыплется гора”. Сам водопад (Кивач - водопад в Карелии) -
олицетворение бездны, вечности, в которой все тонет. Образ часов
перекликается с подобным образом в стихотворении “На смерть кн.
Мещерского”. Особую роль в литературе XVIII века имеет обращение к
историческим лицам, которые являются примером для поколения. По мнению
классицистов, история - замкнутый круг повторяющихся событий, а
следовательно, история скрывает в себе бездну параллелей с настоящим
временем. Для Державина Велисарий - оклеветанный полководец,
сравнивающийся с “неким мужем седым”, то есть, скорее всего, с Румянцевым,
напрасно отстраненным от службы.
Заслуженно обращает на себя внимание пейзаж. В 60-е годы XVIII века вышли в
свет “Песни Оссиана”, сочиненные шотландским поэтом Макферсоном. Главным
их героем был царь Фенгал и его сын Оссиан . Основными темами стали война и
любовь. На фоне повествования выделялся мрачный колоритный пейзаж.
Впоследствии подобный пейзаж стал называться “оссиановским”. Державин
заимствует мрачность описаний и значительность аллегорий:
Под наклоненным кедром вниз,
При страшной сей красе природы,
На утлом пне, который свис
С утеса на яры воды,
Я вижу - некий муж седой
Склонился на руку главой.
Копье и меч и щит великой,
Стена отечества всего,
И шлем, обвитый повиликой,
Лежат во мху у ног его: ... .
Сидит и, взор вперя к водам.
В глубокой думе рассуждает:
“Не жизнь ли человеков нам
Сей водопад изображает?
Он так же благом струй своих
Поит надменных, кротких, злых. и т. д.
Итак , Бог для Державина - “источник жизни”, жизни не только духовной, но и
жизни в государстве, к которой поэт не раз обращался в своих стихах и одах не
только как гражданин, но и как “певец “, а подобное сочетание для классицизма невозможно.
Как уже было сказано, ода XVIII века не терпит и стилевого смешения. Однако
обратимся к сравнительному анализу лексики и стиля произведений классика
жанра, М. В. Ломоносова, и Г. Р. Державина. В своей “Оде на восшествие...”
Ломоносов использует преимущественно возвышенную лексику: “бисер”,
“порфира”, “зефир”, “душа”, “зрак”, “рай” и патетический стиль:
Когда на трон она вступила
Как Вышний подал ей венец,
Тебя в Россию возвратила,
Войне поставила конец;
Тебя прияв облобызала:
Мне полно тех побед, сказала,
Для коих крови льется ток.
(“На день восшествия..., 1747 г.”)
Приведем выдержки из произведения Державина “Фелица”: “ богоподобная”,
“курю табак”, “кофе пью”, “забавлюсь лаем псов”, “играю в дурака с женой”.
Оба поэта дают правительнице наставления. Ломоносов описывает идеальную
царицу: “ Божественным устам приличен, монархиня, сей кроткий глас”.
Державин же , сравнивая и описывая автора и мурзу, использует вновь
антитезу, показывая, каким не должен быть монарх, одновременно прося
Фелицу о наставлении: “Подай, Фелица, наставленье как пышно и правдиво
жить,..”. Ломоносов ощущает превосходство государыни над собой и поэзией:
Молчите, пламенные звуки, и колебать престаньте свет:
Здесь в мире расширять науки изволила Елисавет...
В безмолвии взирай вселенна... .
Ломоносов - поэт государства, подчиненного “Филице”, лишь воспевающий ее
достоинства. Он заставляет замолчать даже “пламенные звуки поэзии” .
Державин же, обращаясь к Екатерине( Фелица - лат. felix - счастливая), по
словам Белинского, “соединяет патетический элемент с комическим..., что есть
не что иное, как умение представить жизнь в ее истине.” Не говоря уж о том, что
все произведение пронизано сатирическими намеками на высокопоставленных чиновников.
Читаешь, пишешь пред налоем
Подобно в карты не играешь,
Как я, от утра до утра. . . .
Не слишком любишь маскарады,
А в клоб не ступишь и ногой;
Храня обычаи, обряды,
Не донкишотствуешь собой;
Коня парнасска на седлаешь,
К духам в собранье не въезжаешь
Не ходишь с трона на Восток;... .
Монолог формально произносит один человек, мурза, но так ли это по сути?
Образ мурзы меняется. Когда Фелица противопоставляется мурзе, как правило,
имеет место сатира или едкий намек на множество реальных фактов
“зашифрованных” в этом стихотворении. Однако в патетических моментах образ
мурзы максимально приближается к авторскому:
Едина ты лишь не обидишь
Не оскорбляешь никого,
Дурачества сквозь пальцы видишь,
Лишь зла не терпишь одного.
В сатирических местах образ мурзы является собирательным образом
порочных слуг:
Или музыкой и певцами,
Органом и волынкой вдруг,
Или кулачными бойцами
И пляской веселю мой дух;
Или, о всех делах заботу
Оставя, езжу на охоту
И забавляюсь лаем псов
Или над невскими брегами
Я тешусь по ночам рогами
И греблей удалых гребцов... .
Очевидно, “Я” Ломоносова предельно обобщено в любом жанре, а у Державина
значение лирического “Я” варьируется на основе тематики.
Тематика классицизма почти всегда предполагала обращение к великой
личности в отдельности и к обществу в целом, но даже в этом Державина нельзя
считать прямым последователем корифеев классицизма; будучи лишенным
сервилизма, он резко выделяется из общего ряда во многом схожих поэтов этой
эпохи. Слово в его произведениях теряет ту плоскостность, которая была
свойственна поэзии XVIII века, оно приобретает новые осязаемые формы,
становится весомым.
Гаврила Романович Державин вступил в литературу уже немолодым, много
повидавшим и пережившим человеком со стихами, говорившими о бренности
жизни, о смерти и бессмертии. И закончил путь монументальным
восьмистишием, одой "На тленность". Он написал оду за два дня до кончины и
подтвердил этим, что остался поэтом в мире до гробовой доски.Многие
современники Державина считали его придворным поэтом. Но он никогда
таковым не был, несмотря на попытки склонить его к этому (вспомним
безуспешное увещевание поэта А. В. Храбровицким, статс-секретарем
Екатерины II). Державин не мог стать ручным стихотворцем, хотя бы из-за
своего горячего нрава. "В правде черт", - говорил он сам о себе. Характер
заставлял его наперекор вельможам и царям говорить "истину... с
улыбкой".Ясно, что без простодушной улыбки, себе на уме, царям ничего нс
скажешь. А Державин говорил и умел, пусть не всегда, добиваться своего, зная,
что правда на его стороне. В сознании своей правоты он обращался в стихах к
Богу, к Высшему Судии.Находясь под судом после тамбовского губернаторства,
в оде "Величество Божие" он создает гимн во славу Творца, но не может не
воскликнуть:Но грешных пламя и язык Да истребит десницы строга!Эта мысль
была почерпнута поэтом из одного из псалмов книги Давида. После счастливого
оправдания Державин обращается еще к одному псалму "Милость и суд воспою
Тебе, Господи", и под гнетом мучающих его размышлений о суде и
справедливости поэт вновь и вновь развивает излюбленную тему, используя ту
же неисчерпаемую книгу Давида.В переложении очередного псалма "Истинное
счастие" он вновь обрушивается на "беззаконников":Они с лица земли
стряхнутся, Развеются и разнесутся, Как ветром возметенный прах.Используя
псалом в стихотворении "Радость о правосудии", Державин говорит:Да правый
суд я покажу, Колеблемы столпы земные Законом Божьим утвержу...В
переложении из псалма "Доказательство творческого бытия" поэт рисует
величественную картину мира: Небеса вещают Божью славу... Нощи нощь
приносит весть...Охватывая в воображении как бы сразу все мироздание,
бездны и выси, поэт словно стремится взлететь туда, где можно дышать полно,
не боясь ледяного и разряженного воздуха. Но это удавалось ему далеко не
всегда.А если удавалось, то оттого, что ногами он всегда крепко стоял на
земле.Его чеканное (через Юнга восходящее еще к библейскому) "я червь - я
Бог" было и метафорой, рисующей образ самого поэта. Ведь о том же позднее
говорит и Пушкин, являя поэта, погружен-ного в "заботы суетого света", но с
душой, готовой встрепенуться, как "пробудившийся орел".Державин искренне
полагал, что поэт призван изобразить человеческую душу, словно
художник-акварелист, не отрывающий от листа бумаги кисти, пока рисунок не
закончен. Это удалось ему в оде "Бессмертие души":Как червь, оставя паутину
И в бабочке взяв новый вид, В лазурну воздуха равнину На крыльях блещущих
летит, В прекрасном веселясь убранстве, С цветов садится на цветы: Так и
душа небес в пространстве Не будешь ли бессмертна ты?Определив в
"Доказательстве Творческого бытия" гармонию мироздания как главный
аргумент Божьего присутствия в мире, Державин живописует его картины с
лирическим удивлением перед Творением, перед грозной и прекрасной его
тайной, а не просто как созерцатель:В тяжелой колеснице грома Гроза, на тьме
воздушных крыл, Как страшная гора несома, Жмет воздух под собой, - и пыль И
поит кипят, летят волнами, Древа вверьх вержутся корнями, Ревут брега и воет
лес...Позднее в "Памятнике" поэт записывает себе в заслугу умение "в
сердечной простоте беседовать о Боге", в полной уверенности, что:Я памятник
себе воздвиг чудесный, вечный, Металлов тверже он и выше пирамид; Ни вихрь
его, ни гром не сломит быстротечный, И времени полет его не сокрушит...Одой
"Бог" он начинает свое собрание сочинений. Державин всегда отмечал
первостепенность для стихотворца религиозной поэзии.В своем "Рассуждении о
лирической поэзии" Г. Р. Державин писал: "В духовной оде удивляется поэт
премудрости Создателя, в видимом им в сем великолепном мире чувствами, а в
невидимом - духом веры усматриваемой; хвалит провидение, славословит
благость и силу Его".У самого Державина Бог - это песнь, и восхищенное
любование мирозданием, и определение своего места в нем, это - и удивление
перед Создателем и созданием, и своеобразный лирический символ веры.
Осмыслив изложенные моменты из творческого поэтического наследия Г. Р.
Державина, можно утверждать, что назначение поэта он видел прежде всего в
посредничестве его между Создателем и людьми. Державинские представления
о поэзии и поэте вобрал в свое творчество великий Пушкин, явление которого
само по себе подчеркнуло правоту державинского гения. Державин благословил
Пушкина как прекрасное будущее России, которое еще с большей лукавинкой
улыбалось царям, отстаивая правду на земле, еще более откровенно говорило
с Богом и людьми о смысле бытия.В завершение хочу вновь вернуться к оде
"На тленность", которой Г. Р. Державин закончил свой творческий и жизненный
путь. Ее текст на грифельной доске, написанный рукой поэта за два дня до
смерти, постепенно тускнел и осыпался, подтверждая свойства "реки времени".
Но звуки его лиры еще слышны, вера в слово крепка, и по-прежнему
величественно, красноречиво и прекрасно говорит нам о бессмертии души, об
истине и Боге "старик Державин".